БЛОКАДНЫЙ ЛЕНИНГРАД: накануне катастрофы

Сегодня в сознании каждого человека при слове «Ленинград» невольно возникают ассоциации с такими понятиями как «блокада, голод», а при слове «блокада» в нашем сознании тут же возникает только одно слово: ЛЕНИНГРАД. Сегодня эти два слова связаны друг с другом настолько прочно, что мы даже не задумываемся над тем, что так было не всегда.

17 апреля 1942 г. в теплом и уютном помещении студии ленинградской кинохроники собрались руководители города, чтобы в узком кругу обсудить подготовленный к показу документальный фильм «Оборона Ленинграда».

Беспристрастные кадры засвидетельствовали скорее смятение и беспокойство среди населения, нежели патриотический подъем в первый день войны. Не случайно, что Жданов с сожалением констатировал:

«Показан митинг, посвященный началу войны, а публика никак не реагирует. Нехорошо это, как будто не про нее писано, а оратор разрывается. Неправильно...»
[РГАСПИ Ф.77, Оп.1, Д.771, Л.7]

Реплика Жданова была вполне объяснима — видеть то, что творилось в городе 22 июня 1941 г. он не мог, поскольку война застала его на юге, где проводил свой отпуск. Всплеск же патриотизма, который Жданов наблюдал по возвращении в Ленинград, действительно наводил на мысль о том, что ничего иного и быть не могло во время его отсутствия. Однако действительность была намного сложнее. Хотя к войне готовились и были уверены, что пятилетки стахановского труда не пропали даром, для простых людей война явилась как снег на голову: «надеемся, что может быть, мы и не доживем до нее»,— надеялись ленинградцы [РНБ, Рукописный отдел, дневник учительницы С. А. Унковской]. Чуда, однако, не произошло.

Читая дневники того времени приходишь к выводу, что для простых людей невероятным было даже не само германское нападение, а переворот в их жизни, «день так быстро нагрянувшей межи прошлого с настоящим. Тихий летний день...— и вдруг война! Не верилось и не хотелось» [О. М. Фрейденберг «Осада человека», М.1991].

Население СССР, далекое от северо-западных границ страны, было убеждено, что страна превосходит Германию в военно-техническом отношении, что Красная Армия сможет разбить неприятеля. Довоенная пропаганда способствовала распространению «шапкозакидательских настроений». «Врага будем бить на его территории»,— уверял своих читателей журнал «Большевик», и он был не один такой, вся пресса полностью разделяла эти настроения.

Печальный опыт финской кампании большинству населения СССР не был известен и всячески замалчивался. Поэтому неслучайно Организационно-инструкторский отдел ЦК ВКП (б) в информации «О ходе мобилизации и политических настроениях населения» подчеркивал высокий патриотический подъем населения. В течение 24–27 июня 1941 г. в ЦК ВКП (б) поступили сообщения 36 обкомов, крайкомов и ЦК компартий союзных республик о политических настроениях в связи с нападением фашистской Германии на СССР. Обкомы партии сообщали, что:

«... мобилизация проходит организованно, в соответствии с намеченными планами. Настроение у мобилизованных бодрое и уверенное. Случаи уклонения от мобилизации единичны... В военкоматы и в райкомы партии поступает большое количество заявлений о добровольном зачислении в ряды Красной Армии... Имеется много фактов, когда девушки просятся на фронт... Обкомы отмечают, что митинги на фабриках и заводах, в колхозах и в учреждениях проходят с большим патриотическим подъемом... Рабочие принимают решения с просьбой перейти на 10-11-часовой рабочий день».
["Известия ЦК КПСС" № 6 стр. 210-211]

О патриотическом всплеске говорит и весьма необычная для военного времени директива НКГБ № 177 от 2 июля. В ней сообщалось, что в связи с начавшейся войной «некоторая часть состоявшего на учете антисоветского элемента резко изменила свои прежние антисоветские высказывания и стала на путь безусловной поддержки Советской власти в борьбе против немцев» [Сборник документов «Органы госбезопасности СССР в Великой Отечественной войне», Т.2, М. 2000].

Патриотические настроения были характерны для подавляющего большинства ленинградцев. По мнению одного из секретарей РК ВКП (б) Ленинграда, «в начале войны партактив и большинство трудящихся, недооценили врага, надеялись на быструю победу» [ЦГАИПД СПб, Ф.4000, Оп.10, Д.1095, Л.3]. Однако в Ленинграде о недавних военных неудачах в ходе зимней войны широкие слои населения знали куда больше, чем в целом по стране, и с меньшим оптимизмом смотрели в будущее. В первые два дня войны в военкоматы города с повестками и без повесток явились около 100 тыс. ленинградцев. Массовая мобилизация военнообязанных 1905–1918 гг. рождения была проведена в течение недели. За это же время в военкоматы и другие организации города поступили 212 тыс. заявлений от добровольцев с просьбами направить на фронт89.

Патриотические настроения, объединившие на время большую часть населения в первые недели войны, вскоре несколько ослабли, дав выход наружу тому широкому спектру чувств и мыслей, который был в довоенном Ленинграде. Эти настроения в условиях нарастающего кризиса развивались чрезвычайно быстро, проявившись не только в чудесах героизма и стойкости, но и в появлении антисемитизма, пораженчества, а также пассивном ожидании развязки, что «все само собой образуется». Сближение СССР с Англией и США в первые недели войны воспринималось населением с большой настороженностью и не являлось существенным фактором в развитии настроений — война с Германией представлялась своего рода дуэлью, в которой «демократии» в лучшем случае будут играть роль честных секундантов.

В городе первые дни войны характеризовались появлением просто гигантских очередей в магазинах. Люди скупали всё, но прежде всего — сахар, соль, спички, пытались создать запас продовольствия. Сберкассы также оказались переполнены. Посетители стремились продать госзайм 1928 года и заложить займ 3-й пятилетки, а также забрать свои сбережения [ЦГАИПД СПб, Ф.4, Оп. 3 Д.355, Л.28, а также Ф.408, Оп.1, Д.1114 Л.31]. Некто Э. Голлербах писал в дневнике, что «художники и писатели, державшие деньги в сберкассе, смущены тем, что сберкассы выдают только по 200 рублей в месяц». 14 июля, после распоряжения СНК выдавать писателям по 1000 рублей в месяц, наступило успокоение:«смешно, до чего улучшилось настроение тех, у кого есть крупные суммы в сберкассе» ["Голоса из блокады", стр. 165-167].  Аналогичные настроения были зафиксированы практически повсеместно. В сводке Оргинструкторского отдела ЦК говорилось о том, что:

«... в первые дни после начала военных действий в торговой сети усилился спрос на продукты питания и промтовары, в связи с чем в магазинах образовались очереди. Наибольший спрос наблюдался на сахар, соль, спички, мыло, муку, крупы... В некоторых областях имели место значительное количество случаев пьянки среди населения. Некоторые обкомы сообщают об отдельных случаях антисоветских высказываний и поджогов».
["Известия ЦК КПСС", 1990, стр. 211-212]

О росте обеспокоенности населения свидетельствовали и анонимные письма, поступавшие на имя А.Жданова. В одном из них, датированном 27 июня 1941 г., выражалось недоумение по поводу молчания Сталина:

«Тов. Жданов!

Надо прямо сказать, что такое извещение как мы находимся на войне это серьезное положение, репродукторы кричат не выключайте радио, но тошно делается, люди гибнут где-то, а у нас музыка гремит, а в магазинах кошмар, население делает запасы, у кого есть деньги, конечно, лучше бы вместо музыки дали внушение людям, чтобы не создавали паники. Я считаю, что надо милиции просто напросто гонять очереди, а то получается полная паника, в очередях можно услышать всевозможную провокацию, уже болтают, что Россию продали, что Сталин уже скрылся. Желательно Сталина услышать по радио. Он пред. Совнар. Комиссаров должен выступить с обращением к народу о нашем прод. положении и т. д., а получается масса в панике, а правительство молчит, музыка гремит точно торжество какое. Я считаю необходимым чаще передавать по радио положение на фронтах, т. к. это интересует весь народ, а главное ждем выступления т. Сталина, где он? На трибуне мы его никогда не видели в Ленинграде, он что, боится своего народа, пусть к репродуктору подойдет, чтобы народ слышал голос того, о ком так много поется».
[ЦГАИПД СПб, Ф.24, Оп.2г, Д.326, Л.14]

Несколько позже партийные информаторы и УНКВД с удовлетворением отмечали улучшение настроений в связи с выступлением Сталина по радио 3 июля 1941 г. Записи в дневниках большинства рядовых ленинградцев также свидетельствовали об этом.