Гельфандбейн Яков, артиллерист

На передовой тихо, наблюдатели на местах, телефоны молчат, информбюро никаких известий по снайперской охоте на Перекопе не сообщает. Глухая оборона с двух сторон: мы выжидаем время и готовимся к наступлению, немцы, прикрываясь Турецким валом на флангах и опираясь на Армянск в центре, отсчитывают оставшиеся крымские денечки. Снайпер, соображаю, довольный боевыми успехами, имеет возможность сделать очередную зарубку на прикладе своего «Манлихера», зажечь в своей норе стеариновую плошку, закусив (быть может сухариком), и полагая себя вне опасности, заняться любимым делом борьбы с насекомыми, обильно заселяющими воротники суконных немецких мундиров.

Время отдыха. Прилег на земляноеподоие лежанки, на подстеленный ватник, покрытый плащ-палаткой. Макарыч заботливо, по отцовски накрыл меня полушубком, продолжавшим вкусно пахнуть, поправил его концы. Заснул быстро, мы умели это делать хорошо. И приснился мне сон — воспоминание безвозвратно ушедшего детства.

Кинозал Харьковского дворца пионеров — сколько снов и воспоминаний с ним связано!. «Веселые ребята» и «Цирк», «Чапаев» и «Мы из Кронштадта», «Юность Максима» и «Возвращение Максима», «Три танкиста», «Александр Невский», «Если завтра война».... Но приснилась мне в тот раз первая звуковая кинокартина — «Снайпер». На экране — злобное, искаженное лицо кайзеровского солдата, то ли под Верденом, то ли еще где то. Грязная тряпка повязки на щеках, заросших месячной щетиной, на глазах то ли очки, то ли большущие линзы какого то хитрого бинокля. Хищно выискивает цель через отверстие в лошадиной шкуре, замаскировавшись в макете убитой лошади. Прицелился, выстрел, очередная зарубка на прикладе винтовки. Много зарубок, коротких и длинных... Но и за ним охотятся. То ли французский солдат, то ли русский легионер, стальной взгляд, щеголевато одетая, круглая каска на голове. Винтовка с оптически прицелом на бортике окопа... Через большие окуляры бинокля, обзор крупным планом передовой линии немецких окопов. Убитая лошадь — сразу позади бруствера. О! Вчера еще, она как то иначе лежала, эта самая лошадь! Внезапный отблеск — вот они, зайчики от линз немецкого снайпера! Выстрел из под круглой каски. Взметнулась на экране согнутая рука в немецком мундире, зубы в смертельном оскале, вместо черепа — кровавая каша, накрытая окулярами.

Проснулся, перевариваю сон. Думаю — фриц, проклятый, неужели мое ружье короче твоего? Достану ведь тебя, зря что ли, ты моим разведчикам ужин испортил и меня на льду морозил! И хоть не пропал тот «гороховой» супчик, но ты то, фриц, свое удовольствие получил, а меня настращал. А долги платить нужно и на войне. Почесал задумчиво затылок, подошел к стереотрубе. А она, милая, с только что полученной оптической насадкой, приближает в сорок раз! Смотришь на бегущего немца, не то что зубы его гнилые видно, запах их гнилостный ощущаешь, шевеление вшей под мундиром слышно! Кручу кремальеру, справа налево, просматриваю передний край. А он — вдоль железнодорожной насыпи, на боку лежит одиночный железнодорожный вагон, сгоревший еще в нашу оборону на Перекопе. Одни только скрюченные бесполезные балки торчат в разные стороны. Жалко вагончик, в таком, санитарном, меня в 41-м в госпиталь в Вольск из под Москвы с тяжелым ранением везли, в таких же и эшелоны на фронт шли, эвакуировали предприятия и население в тыл..

Кручу кремальеру и соображаю — где бы ты, на месте немецкого снайпера, соорудил свою позицию? Под вагоном — вряд ли, ориентир все-таки! И вдруг взгляд остановился на темном бугорке именно под колесом вагона. Кручу кремальеру окуляра, приближаю этот самый бугорок — лошадь, убитая рыжая лошадь, вокруг высокий сухой бурьян. Вспомнил ночной сон. А ведь очень даже может быть! Мог ведь тот снайпер видеть старый кинофильм, да и прием вроде не так уж и плох, почти академический!. Мог поступить и от противного — не может не знать снайпер, что ориентиры пристреливают и под ними оборудовать позиции не принято. Не могут же русские предположить такую дурость у педантичного немецкого солдата -расположить свою позицию прямо под ориентиром! Смотрю и соображаю, другое странно: на поле не осталось ни одной лошадиной шкуры, они все ушли на покрытие солдатских щелей, ни одного не срезанного куста бурьяна — все ушло на топку блиндажей!. Неужели у немцев такое обилие материала, что у них все щели покрыты по немецким уставам бревнами или бетонными плитами и топлива у них более, чем достаточно? Всматриваюсь в железнодорожную насыпь — не вижу ни шпал, ни рельсов, соображаю, их ведь еще наши использовали, так от чего немцы шикуют лошадиными шкурами и сухим бурьяном?

Снимаю трубку. Первый! Я третий, докладываю обстановку. Доложил, попросил с пяток снарядов! Дефицит, в обороне норма — пол снаряда на орудие в день, да и то — на пристрелку реперов. Проходит несколько минут — разрешение от командира полка получено, огонь вести как пристрелку, при гарантии прямого попадания. Любит быть требовательным наш командир! Но такую гарантию может дать только бог. Почесал по привычке затылок, была — не была, где нашим не пропадать! Дальше фронта не пошлют, меньше взвода не дадут! Есть, отвечаю, будет выполнено. Разложил карту, достал циркуль, угломер. Даю целеуказание топографам, требую засечки и координаты. Звоню командиру стрелкового батальона, сообщаю: буду вести огонь по ближней цели, убери лишних в укрытие — береженных бог бережет, и хотя снаряд не дурак, но чем черт не шутит, когда бог спит! А бог то, немецкий, бодрствует у каждого немца на поясе!